„НА БАЩА МИ” („МОЕМУ ОТЦУ”)
Христо Константинов Фотев (1934-2002 г.)
Болгарские поэты
Переводы: Николай Сысойлов, Терджиман Кырымлы
Христо Фотев
НА БАЩА МИ
В Бургас –
на края на града,
в Бургас –
ний, бежанците, някога живеехме.
Във събота ни идваха роднините.
Жените се отделяха във стаята –
на стълбите оставаха бащите ни
и слушаха със някакво смирение
безкрайните напеви на най-старите...
А старите говореха особено
и думите им вечно ни разсмиваха,
защото не приличаха на думите,
които ний четяхме във букварите...
О, старите говореха особено.
Живееха, по-точно, не живееха –
безшумно съществуваха с дърветата,
с конете и ралата, и каруците.
Навярно са забравили от бързане,
уплаха и безумие душите си
в далечните невероятни краища
с далечни и ухаещи названия –
с ухаещи далечни планини,
с ухаещи далечни долини
и сребърни реки
със златни
риби.
Ний, младите, не слушахме – тежаха ни,
омръзваха ни думите на старите...
Априлската възбуда ни влудяваше.
Примамваше ни веселата ябълка.
На клоните й мятахме въжетата
и люлките ни мятаха до слънцето,
което ний докосвахме с главите си...
А старите ни гледаха със някакво
ухаещо, далечно отчаяние
и казваха, че само ние, малките,
умееме да скачаме до слънцето,
защото ние, малките, не Знаем.
Не Помним... Не можем да си Спомним.
В Бургас –
на края на Бургас...
В Бургас
ний – бежанците – някога живеехме...
Събирахме се ний хиляда Тракии,
хиляда Македонии – и няколко
жестоко-маларични Беломория
ни хранеха със рибата на Черното
и своето,
и чуждото
море.
Христо Фотев
МОЕМУ ОТЦУ (перевод с болгарского языка на русский язык: Николай Сысойлов)
В Бургас –
в трущобы окраин,
в Бургас –
там, беженцем, познал я привкус горечи.
В субботу не пришёл никто из родичей.
Всплывают дни, покрытые забвением.
Молчат мужчины – будто тени, женщины.. –
и слушают со стопорным смирением
бескрайность песнопения старейшего.
А старчество глаголет по-особому –
вокруг да около – словами-листьями.
А в общем-то, вникали не особо мы:
на первый взгляд – известные всем истины.
О-о, старчество глаголет по-особому.
Живущее, – вернее, не живущее –
сосуществующее с днями-совами,
с плугами да конягами худющими.
Наверное, забыли в спешках казусных
и сущность слов, и мудрость предсказанья мы
в далёких уголках и странах сказочных
с красивыми и длинными названьями –
с предгорьями, где небо пахнет маками;
с долинами, цветущими улыбками;
с серебряными реками –
с русалками
да золотыми
рыбками.
Жаль, молодость глуха к воззваньям старости –
щебечет-гомонит весенним зябликом…
Апрель в душе' – и сердце жаждет радости:
насытиться б скорей веселья яблоком.
Ах, как резвилась на качелях братия!
Я вспоминаю, как смеялись искренно,
когда взлетали к солнцу мы в объятия…
А старец – наблюдал за нами пристально.
И вдруг сказал, что в древних предсказаниях
лишь мы, мальцы, – в своём блаженстве праведном, –
способны указать, где путь наш правильный,
как к солнцу перейти, постигнув знания
о родине, которая не Знаема.
Не Помнима.. И вряд ли Вспомним сами мы
далёкую звезду и зе'мли пра'дедов –
тех Ариев, что знаем по сказаниям…
В Бургас –
в трущобы столетий…
В Бургас…
Там – с беженцами – жил когда-то в страхе я.
Перед глазами тысячи – из Фракии,
из Македонии, из иллюзорного,
больного малярией, Беломория... –
и рыбу белую едят из Чёрного,
из своего,
ещё чужого,
моря.
Христо Фотев
МОЕМУ ОТЦУ (перевод с болгарского языка на русский язык: Терджиман Кырымлы)
В Бургасе,
на краю Бургаса
когда-то жили мы, ютились, беженцы.
К нам по субботам приходили родичи.
Кружком в светлице сиживали женщины.
Отцы наши стояли в ряд на лестнице,
и слушали с почтительным смирением
бескрайние напевы стариковские...
А старики певали по-особому.
Слова их нам казались смехотворными,
дразнили нас по букварю наученных.
А старики певали по-особому,
а жили они не как все живущие:
существовали, тихие, с деревьями,
да с лошадьми, плугами да телегами,
не иначе расставшиеся с душами,
забытыми недавно в диком ужасе
в далёких странах, сказочных несказанно,
с далёкими запашными названьями,
с далёкими горами и долинами,
горами да садами, да равнинами,
с серебряными реками
и золотыми
рыбками.
Мы, молодые, морщились как слышали
несносные напевы стариковские.
Бесило нас веяние апрельское.
Манила нас улыбчивая яблоня.
Мы вожжи ей забрасывали на руки,
и на качелях уносились к солнышку,
бодали его лбами бесшабашными.
А старики дивились нам с отчаяньем
далёким и запашным, говоря себе,
что молодые мы одни способные
так безрассудно возноситься к красному,
не Помним же, Забыли и не Ведаем,
пренебрегли, мол, Памятью и Знанием.
В Бургасе,
на окраине Бургаса
фракийцев, нас ютилась с лихвой тысяча,
да македонцев с горкой горькой тысяча,
поболе – с Беломорья малярийного.
Кормились мы хамсою-чернорыбицей
из моря чуждого
да своего.